В 2007 году на XI Российском онкологическом конгрессе портал ONCOLOGY.ru за лучшую научную работу в области онкологии наградил дипломом и премией группу авторов, в числе которых были Залетаев Дмитрий Владимирович и Михайленко Дмитрий Сергеевич. Но мы не могли и предположить, что продолжение исследований по онкогеномике послужит основанием для присуждения им премии Правительства Российской Федерации.
Сегодня руководитель лаборатории эпигенетики Медико-генетического научного центра, доктор биологических наук, профессор Дмитрий Владимирович Залетаев и старший научный сотрудник лаборатории, кандидат медицинских наук Дмитрий Сергеевич Михайленко беседуют с руководителем проекта Натальей Мещеряковой.
Искренне поздравляю Вас с высокой оценкой вашего труда. Она тем более значима, что признание пришло к специалистам, не являющимся сотрудниками онкологического института. Какие исследования были отмечены?
Проф. Залетаев Д.В.: На Премию мы подавали только готовые разработки, которые хорошо апробированы и внедрены в практическое здравоохранение. Среди них исследования и разработки новых медицинских ДНК-технологий Татьяны Владимировны Кекеевой по раку предстательной железы, Дмитрия Сергеевича Михайленко – по светлоклеточному раку почки, Екатерины Михайловны Пальцевой – по цервикальной интраэпителиальной неоплазии высоких степеней и наши разработки по молекулярно-генетической диагностике ретинобластомы, решающий вклад в которые внесла Ольга Владимировна Бабенко, ведущий научный сотрудник нашей лаборатории. Очень жаль, что она не родилась на год позже – возрастные ограничения для соискателей. Ретинобластома – одна из первых наследственных форм злокачественных новообразований, которую мы исследовали. Нам было важно показать, что опухоли с наследственной компонентой требуют немного других подходов, что у них другой алгоритм исследования, по сравнению со спорадическими новообразованиями. Честно говоря, мы не очень надеялись на получение премии, абстрагировались от этой проблемы после подачи документов и продолжали работать. В частности, за этот год были разработаны новые ДНК-технологии для диагностики увеальной меланомы, опухолей головного мозга и рака мочевого пузыря.
Михайленко Д.С.: Отличительная черта обсуждаемой работы заключается в том, что в России практически нет лабораторий, которые занимаются ДНК-диагностикой как наследственных, так и спорадических опухолей, и, вместе с тем, проводят онкогенетические исследования по целому ряду направлений. Есть лаборатории, которые занимаются отдельными научными исследованиями в области молекулярной биологии канцерогенеза. Например, на очень хорошем уровне изучают метилирование генов-супрессоров при опухолях легкого и яичников в «ГосНИИ Генетика» (руководитель исследований – профессор Элеонора Александровна Брага), очень серьезные исследования проводятся в лаборатории Ирины Борисовны Зборовской (НИИ канцерогенеза РОНЦ РАМН), известны работы коллективов профессора Александра Васильевича Карпухина (МГНЦ РАМН) и д.м.н. Людмилы Николаевны Любченко (РОНЦ РАМН) в области ДНК-диагностики наследственного рака молочной железы, профессора Евгения Наумовича Имянитова (НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова в Санкт-Петербурге) по оптимизации таргетной терапии и др. Но так, чтобы взять онкологическое заболевание и не просто исследовать нарушения в тех или иных генах, но и разрабатывать по нему комплексный диагностический протокол, как для наследственных форм, так и для спорадических случаев, такого в России практически никто не делает.
Вы давно занимаетесь онкогеномикой, а как проходит Ваше слияние с онкологией. Есть ли гармония?
Проф. Залетаев Д.В.: Это сложный вопрос. Молекулярной онкогенетикой мы занимаемся уже более 10 лет. Сначала это были в основном наследственные формы рака, такие как ретинобластома, нефробластома, множественная эндокринная неоплазия 1 типа А и Б, нейрофиброматоз 1 типа и др. Затем мы стали уделять больше внимания спорадическим опухолям, таким как рак предстательной железы, почки, мочевого пузыря, молочной железы, шейки матки и эндометрия, злокачественным опухолям головного мозга, особенно в плане ранней диагностики, прогноза течения заболевания и анализа маркеров, которые определяют эффективность лечения таргетными препаратами. Гармония, как правило, наблюдается, когда кто-то из клиницистов планирует диссертационную работу. Тогда у нас нет проблемы с набором материала для исследования. Проблемы возникают на стадии внедрения. Тема закончена, статьи и диссертации написаны, системы маркеров созданы, протоколы анализа разработаны, но в практическое здравоохранение эти разработки идут очень тяжело. Мы не обделены вниманием клиницистов, нас приглашают на конференции и съезды с докладами. Но количество клиницистов, которые нас стараются понять, не очень велико, все-таки молекулярная генетика не их специальность, а в институтах нет такого курса. А иногда в аудитории после доклада можно услышать, что результаты слишком хороши, что бы быть правдой. Немного обидно и за науку, и за коллег, которые действительно стараются сделать максимально эффективные и экономичные протоколы диагностики. Но все-таки, эти 10 лет попыток наладить контакты не прошли даром, все чаще мы видим после наших докладов живой отклик аудитории. Ещё в 2001 году на Первом международном салоне инноваций и инвестиций Медико-генетический научный центр (мы тогда активно участвовали в Российской программе «Геном человека») получил первую премию и золотую медаль за исследование «Онкогеномика – практической медицине». Тогда мы представили протокол молекулярно-генетической диагностики ретинобластомы. У нас было очень продуктивное сотрудничество с Московским НИИ глазных болезей им. Гельмгольца и известным офтальмоонкологом Светланой Владимировной Саакян и, как результат, две диссертации, два пособия для врачей с протоколами диагностики, несколько очень приличных статей, более 200 результативных диагностик.
Сейчас мы продуктивно сотрудничаем с МНИОИ им. П.А. Герцена по разным формам злокачественных новообразований, особенно с онкоурологами. Теперь у нас там свой человек – Татьяна Кекеева. Я не смог отказать профессору Георгию Авраамовичу Франку, когда он предложил Татьяне перейти к нему в патологоанатомическое отделение. На самом деле такое сотрудничество оказалось правильным, Институт получил классного молекулярного генетика, а молодой специалист – дополнительные возможности в своем научном творчестве и профессиональном росте. Ведь все равно мы делаем общее дело.
У нас достаточно активное взаимодействие с Медико-радиологическим научным центром РАМН в г. Обнинске. Нами совместно была проведена масштабная работа по исследованию маркеров и ДНК-диагностике различных форм рака щитовидной железы, в том числе и радиогенных. По моим понятиям докторская диссертация Павла Олеговича Румянцева лучший образец синтеза клинических и молекулярно-генетических исследований.
Мы тесно взаимодействуем с лабораторией клинической онкогенетики РОНЦ РАМН (зав. – д.м.н. Людмила Николаевна Любченко) по исследованию ряда наследственных форм злокачественных новообразований. Плодотворные контакты у нас и с клиниками Московской медицинской академии. В общем, клиницисты уже понимают, что методы молекулярной генетики не просто мода, а настоятельная необходимость, ежедневная потребность для успешной диагностики и лечения пациентов.
Михайленко Д.С.: Мы работаем совместно с РОНЦ РАМН, Радиологическим научным центром РАМН в Обнинске, клиниками Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова, опубликовано много совместных работ. Как правило, коллеги-клиницисты собирают клинический материал, аннотируют его. Мы – проводим молекулярные исследования, вместе обсуждаем. В общем, дополняем друг друга.
В последние пять лет прослеживается заинтересованность онкологов во внедрении результатов исследований. Раньше была некоторая настороженность врачей. Это объяснялось несколькими причинами. В первую очередь, тем, что у нас, по сравнению с западным врачебным образованием, сильно уменьшена роль молекулярной биологии и генетики. Современный врач, окончивший институт по специальности «Лечебное дело» практически не имеет знаний по молекулярной генетике человека. Чуть лучше дело обстоит в онкогематологии. Там специалистам необходимы знания хотя бы для оценки минимальной резидуальной болезни. У них «золотой стандарт» – это определение молекулярной ремиссии с помощью довольно современного метода «ПЦР в реальном времени». Гематологи вынуждены знать.
Проф. Залетаев Д.В.: Действительно, это серьезная проблема. В медицинских вузах очень короткий курс медицинской генетики. Естественно, что в нем нет места для молекулярной биологии и генетики, да еще в клиническом применении. В этом отношении зарубежные клиницисты имеют явное преимущество. Врачи знают, какое исследование надо назначить пациенту, какие молекулярные маркеры будут наиболее показательными, есть очень приличные учебники и образовательная литература. У нас можно только повысить свою квалификацию, скажем в РМАПО на кафедре медицинской генетики, которой руководит академик РАМН, профессор Евгений Константинович Гинтер. Но обучение намного более эффективно на студенческой скамье, и не на ранних курсах, а когда студент уже определился, в какой сфере медицины он будет работать, появляется дополнительная мотивация. Другая причина вполне объективна. Онкология – одна из самых ответственных и трудных областей медицины. И допускать к использованию в диагностике злокачественных новообразований новый метод необходимо очень взвешенно и осторожно. Это в равной мере справедливо как для определения в плазме новых белковых онкомаркеров, или молекул, определяемых иммуногистохимическими методами на срезах, так и для тестирования недавно охарактеризованных молекулярно-генетических нарушений. И мы относимся к этому с согласием и пониманием.
Мы стараемся работать и в образовательном направлении. В прошлом году в издательстве «Медицина» вышел учебник «Системы генетических и эпигенетических маркеров в диагностике онкологических заболеваний». Серьезный вклад сделали и сегодняшние молодые лауреаты. Во всяком случае, это первая отечественная книга с явной практической направленностью. Мы постарались на примере различных онкологических заболеваний показать путь от научного поиска молекулярных маркеров, характерных для конкретной нозологии, до разработки алгоритма исследования и пошагового протокола диагностики.
Михайленко Д.С.: Последние 3-5 лет началось активное использование молекулярно-генетических исследований для оптимизация таргетной терапии и оценки прогноза заболевания. Появились рекомендации Европейской и Американской ассоциаций онкологов об использовании молекулярно-генетических маркеров в рутинной онкологической практике. Очень много статей опубликовано на эту тему, российские врачи ездят на конференции, они слушают, они читают, и сами стараются применять в практике. А мы просто стараемся соответствовать современным требованиям.
Сетуют, что российские учёные обделены вниманием государства. Как Вы обеспечены оборудованием?
Проф. Залетаев Д.В.: Нам отчасти повезло. У нас очень приличное, хотя уже и не новое оборудование. Можно только мечтать о полногеномном секвенаторе и оборудовании для исследований с помощью биологических микрочипов; это могло бы значительно ускорить и продвинуть наши исследования. Но, тем не менее, лаборатория работает на хорошем западном уровне. Конечно финансирование исследований – дело очень серьезное. Естественно, финансовых ресурсов не так много, как бы хотелось, но голь на выдумки хитра, у нас есть свои нюансы, подходы, ноу-хау. Мы стараемся не только разработать способ диагностики, но и адаптировать его так, чтобы получалось максимально экономично. Очень весома у нас практическая, «внедренческая» составляющая. Если мы разработали систему маркеров и способ диагностики и это действительно эффективно работает на практике, то стараемся внедрять. В современных условиях сложно делать чистую науку, результаты должны обязательно иметь прикладную составляющую.
Мы взяли за правило – разработали, проверили, как работает, оценили чувствительность и специфичность, адаптировали для клинического использования, зарегистрировали как новую медицинскую ДНК-технологию в Росздравнадзоре, который дает разрешение на использование этой технологии. Я считаю, что такой подход верен: во-первых, в плане отечественных приоритетов, во-вторых, наша работа приобретает официальный статус, признанный государством, в-третьих, это готовый продукт для внедрения в практическое здравоохранение. Разработанные нами технологии можно использовать в профильных учреждениях в качестве диагностических, среди них: по 2 технологии для диагностики рака предстательной железы, рака почки, опухолей мозга, увеальной меланомы, по 1 – для рака шейки матки и мочевого пузыря. Пока еще на стадии исследований злокачественные опухоли толстой кишки, желудка, эндометрия, молочной железы и др.
Генетика как-то трудно приживается в нашем отечестве. Есть ли спрос у студенческой молодёжи на эту специальность?
Проф. Залетаев Д.В.: Безусловно, есть, но ограниченный. Специальность очень интересная и востребованная, но требует большой отдачи энергии. Нельзя добиться успехов, если ты не увлечен своим делом. Естественно, мы заинтересованы в подготовленных специалистах. Практически вcе наши сотрудники закончили кафедру молекулярной биологии и медицинской биотехнологии медико-биологического факультета РГМУ под руководством профессора Ольги Олеговны Фаворовой. Это «заточенные» молекулярные биологи. Но, прежде чем закончили, прошли обучение в лаборатории, начиная с курсовых работ, преддипломной практики и диплома. Так что сами готовим себе «штучный продукт». За два-три года мы можем посмотреть друг на друга, и определится, есть ли у конкретного студента потенциал к научной работе; у одного из четырех, как правило, бывает. Ну а если просто на обучение молекулярной биологии и генетике, то только на кафедру к Ольге Олеговне. Честно говоря, более фундаментальной подготовки, чем на кафедре, пожалуй, не найти. В последнее время студентов на спецкурсе стало меньше. Если 10-15 лет назад, чтобы попасть на спецкурс студенты в очередь стояли и лотерею тянули, то последние два года явный недобор. Так что, милости просим на обучение! Тем более что специальность очень востребованная.
Михайленко Д.С.: Может быть это связано с тем, что сейчас больше идут работать в коммерческие диагностические лаборатории, соответственно, перед этим вместо молекулярной биологии идут на клиническую лабораторную диагностику. Или по окончании предпочитают представительства зарубежных компаний, где теперь часто платят приличные деньги, дипломы защищают на других выпускающих кафедрах – биохимии и биофизики. Конечно, некоторые готовят себя к отъезду на запад. Раньше в этом был абсолютно «железный» смысл – денег на науку здесь не было. Сейчас количество грантов во многих западных странах, относительно уровня 3-5 летней давности, снижено, и мы знаем специалистов, которые в последние 2 года вынуждены были вернуться именно из-за отсутствия очередного рабочего контракта в статусе постдока и недостаточного количества грантов. В то же время, у нас в стране сейчас появились дополнительные возможности в плане получения грантов, да и работа в научно-производственной фирме – это часто тоже наука.
В последние годы Правительством много говорится о необходимости улучшения условий работы учёных, и в том числе, изменений в оплате труда. Какие зарплаты у Ваших сотрудников?
Проф. Залетаев Д.В.: Оклад научного сотрудника в организации, подведомственной РАМН или Минздравсоцразвития около 4400 руб., если не ошибаюсь, потом повышающие коэффициенты и надбавки. Ну, к примеру, у профессора и заведующего лабораторией оклад около 20 тысяч.
Михайленко Д.С.: Конечно, все оклады очень маленькие. Если бы я лично оказался в ситуации, когда осталась бы только базовая государственная зарплата научного сотрудника или врача-лаборанта, уволился бы немедленно, поскольку даже смешно обсуждать возможность работы за такие деньги. Но никто не запрещает нам дополнительно зарабатывать, есть гранты и госконтракты по разным тематикам. Мы стараемся больше участвовать в конкурсах на работы в рамках наших исследований. У нас в Центре есть ещё и платная медицинская деятельность – ДНК-диагностика. Поэтому работаем очень много и целенаправленно.
Проф. Залетаев Д.В.: Мы стараемся сочетать приятное с полезным (наука и ДНК-диагностика), и, безусловно, гранты очень большое подспорье, по крайней мере, они полностью обеспечивают расходные материалы, хотя оборудования, конечно, не купишь. Наверное, неплохая мысль – создание российской силиконовой долины. Очень хочется, чтобы это не закончилось словами, а действительно привлекли молодых и талантливых ученых, увеличили количество и размер грантов для молодых ученых, хотя бы в рамках Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ) и грантов Президента России. Конечно, мне будет жаль, если кто-то из моих коллег будет туда привлечен, но я отчетливо понимаю, что это нужно для дела.
Михайленко Д.С.: Никакого драматизма нет, это нормальная организация исследований, и некоторые сотрудники могут покидать лабораторию, переходя в партнерские учреждения, кооперативная работа может дать больше результатов. Административная и финансовая привязанность все время к одному месту, которое является в некоторых случаях фактически пожизненным – это один из советских атавизмов. Нет ничего страшного в том, чтобы человек учился в одном месте, потом работал в другом, а затем в третьем.
Ваши ученики, нынешние лауреаты, что их отличает от остальных?
Проф. Залетаев Д.В.: Я думаю, что их отличает увлеченность и любознательность. И гордость за то дело, которое они делают и делают очень хорошо. Это, наверное, для многих характерно, для всех, кто чего-то достигает, и делает не только для себя, но и для других. Я всегда говорил своим молодым коллегам, что они должны знать больше и уметь лучше меня, а моя задача поддержать, направить, посоветовать и защитить. Я же по диплому учитель биологии и химии, а они, в большинстве, – врачи-биохимики и молекулярные биологи, закончившие медицинский ВУЗ.
В сфере Вашего научного интерес онкология занимает значительное место, но Вы ещё занимаетесь и синдромальными формами множественных врождённых пороков развития. Вроде бы совершенно разные болезни или их что-то объединяет?
Проф. Залетаев Д.В.: У нас уже долгая история. Еще в начале 90-х годов мы были группой, которая занималась изучением необычных, в плане наследования, синдромальных форм умственной отсталости и разрабатывали пути к их молекулярно-генетической диагностике. В частности, это были болезни импринтинга – синдромы Прадера-Вилли, Ангельмана и Видемана-Беквита, синдром Мартина-Белл, возникающий в результате экспансии тринуклеотидных повторов, и ряд других. Поскольку заболевания были связаны с нарушением метилирования определенных районов ДНК человека, т.е. эпигенетической модификацией, лаборатория, организованная в 2002 г., получила название «лаборатория эпигенетики». В сфере наших интересов, были так называемые, микроделеционные синдромы (синдромы Миллера-Дикера, Смита-Магениса, Вильямса и др.), для которых мы также разработали диагностические процедуры. В рамках Российской программы «Геном человека» мы занимались картированием и клонированием множественной экзостозной хондродисплазии, в ряде случаев приводящей к злокачественной трансформации хряща. Занимались диагностикой опухоли Вильмса (детская нефробластома), как синдромальных форм, так и спорадических случаев. Сейчас мы продолжаем работу по ДНК-диагностике этих наследственных заболеваний, выполняем сложные исследования по редким генетическим заболеваниям, взаимодействуем с врачами, осуществляем статистическую обработку данных по этим диагностикам, но это уже рутинная работа. Но, поскольку, эпигенетические нарушения (аномальное метилирование генов-супрессоров опухолевого роста) в опухолях разного типа играют очень значительную роль, мы использовали наш предыдущий опыт и наработки. Сейчас ни одна система ДНК-маркеров для диагностики рака не обходится без маркеров метилирования, тем более, что аномальное метилирование появляется задолго до манифестации заболевания. Так что, мы работаем по профилю.
А чем еще живет ваша лаборатория? Какие новые направления в онкогеномике вы видите и считаете необходимым развивать?
Михайленко Д.С.: Последние годы очень активно развивается таргетная терапия злокачественных опухолей, которая неразрывно связана с молекулярно-генетическими исследованиями. Для примера приведу ситуацию с колоректальным раком и ингибиторами EGFR. Рецептор эпителиального фактора роста EGFR играет важную роль в пролиферации эпителиальных клеток. Гиперэкспрессия гена EGFR выявляется в 60-70% случаев колоректального рака, одними из наиболее эффективных таргетных препаратов при этом заболевании являются антитела к EGFR (препараты Эрбитукс и Вектибикс). Эффективность лечения этими препаратами зависит как от статуса EGFR, так и от наличия мутаций KRAS. Наличие в опухолях активирующих мутаций KRAS является противопоказанием к применению ингибиторов EGFR, так как приводит к конститутивной активации нижележащего компонента сигнального пути EGFR-RAS, то есть, нужен комплексный молекулярно-генетический анализ. Сейчас определение мутации в онкогене KRAS и анализ экспрессии рецептора EGFR входят в стандарты обследования и решение вопроса о схеме лечения в зарубежных клиниках. Несколько лабораторий в России и мы, в том числе, делаем диагностику мутаций KRAS и не только, параллельно ведём посильную просветительскую работу среди онкологов.
Проф. Залетаев Д.В.: У нас есть приоритет в исследовании аберрантного метилирования – такой модификации ДНК, которая блокирует экспрессию гена даже в отсутствие его структурных повреждений. Мы рассматриваем определение аберрантного метилирования ключевых генов-супрессоров как важный компонент системы молекулярных маркеров при том или ином онкологическом заболевании. До того как появились первые клинические и морфологические признаки опухоли, можно обнаружить метилирование генов-супрессоров. Метилирование гена Р16 в мокроте появляется за 2-3 года до рака легкого. В принципе, когда появляется аномальное метилирование, это сигнал, что процесс запущен и нужно идти обследоваться. Метилирование одного гена недостаточно показательно, поэтому мы исследуем системы из 10-15 метилированных генов. По характерному паттерну метилирования можно дифференцировать гиперплазии, предраковые изменения и уже развивающуюся злокачественную опухоль, по нему можно определять рецидив. Микрометастазы также могут быть определены в сыворотке крови, т.к. они поддерживают аберрантное метилирование.
Михайленко Д.С.: Промоторы многих генов-супрессоров подвергаются аберрантному метилированию в опухоли и фрагменты метилированной ДНК могут выявляться в кровотоке, иногда в составе циркулирующих клеток опухоли, иногда только как фрагменты геномной ДНК опухолевого происхождения. Каждая опухоль обладает своим паттерном метилированных генов. Такие работы идут и за рубежом, и у нас. Еще мы диагностируем полиморфизм генов, определяющих метаболизм ряда химиотерапевтических препаратов, и можем предсказать чувствительность к некоторым цитостатикам и индивидуальную токсичность, в частности при лечении 5-фторурацилом. Мы надеемся, что клиницисты будут активнее взаимодействовать с молекулярными генетиками по этим вопросам.
Проф. Залетаев Д.В.: Мы можем провести дифференциальную диагностику различных форм рака щитовидной железы, очень большая работа проведена совместно с Обнинским центром, где большой регистр больных. Пренатальная диагностика наследственного медуллярного рака щитовидной железы позволяет осуществлять своевременную профилактику этого заболевания. Для планирования лечения также важна дифференциальная диагностика наследственного и спорадического медуллярного рака (мутации RET), а также папиллярного рака щитовидной железы (перестройки RET/PTC и мутации в гене BRAF).
Михайленко Д.С.: Действительно, хотя наследственные онкологические синдромы составляют не более 10% от всех случаев онкологических заболеваний, именно при них ДНК-диагностика имеет решающее значение и в постановке окончательного диагноза, и в планировании лечения. Например, обследование больного с подозрением на почечно-клеточный рак начинают с УЗИ, которое относится к методам скриниговой диагностики. Затем больному выполняют КТ или МРТ, аортографию и нижнюю кавографию для планирования объема и тактики оперативного вмешательства, а также рентгенографию легких, костей таза, черепа и позвоночника для выявления возможных отдаленных метастазов. В зависимости от размера первичной опухоли, ее взаимоотношения с крупными сосудами и чашечно-лоханочной системой, выполняют резекцию пораженного сегмента почки или нефрэктомию. Т.е. как только выявили злокачественную опухоль и определились с объемом оперативного лечения, то оперируют. Это абсолютно справедливо для всех спорадических злокачественных опухолей почки и в большинстве случаев позволяет полностью избавить пациента от онкологического заболевания. Однако при синдроме Хиппель-Линдау (наследственный рак почки, обусловленный герминальными мутациями в гене VHL) могут возникать множественные метахронные светлоклеточные карциномы на протяжении всей жизни пациента в обеих почках. Если при выявлении очередной опухоли сразу выполнять резекцию почки или, тем более, нефрэктомию, то средняя продолжительность жизни пациентов с синдромом Хиппеля-Линдау после серии таких операций и выходом на хроническую почечную недостаточность достоверно не отличалась от тех случаев, когда лечение не проводилось и пациент умер от множественных отдаленных метастазов. В связи с этим разработан алгоритм тщательного и регулярного наблюдения, иная тактика хирургического лечения. При синдроме Хиппеля-Линдау с мультифокальными и/или билатеральными новообразованиями почки проводят резекцию первичных опухолей только по достижении ими размера 3 см в наибольшем измерении (при отсутствии метастазов), а до этого могут пройти месяцы и даже годы, т.е. из двух зол на каждом конкретном этапе наблюдения выбирают наименьшее.
Велика роль выявления мутации в гене RB1 при диагностике наследственной ретинобластомы (злокачественной опухоли сетчатки глаза, развивающейся, как правило, в первые годы жизни ребенка), мутации в гене NF1 при диагностике нейрофиброматоза 1-го типа (эти диагностики мы делаем в нашей лаборатории) – все это позволяет проводить пренатальную диагностику и профилактику наследственной онкопатологии. В случае ретинобластомы, определение того, является ли мутация в опухоли герминальной или соматической, позволяет дифференцировать наследственные и спорадические опухоли, а это связано с различиями в подходах к лечению ретинобластомы и в ряде случаев позволяет ребенку частично сохранить зрение.
Проф. Залетаев Д.В.: Интересна роль молекулярно-генетического исследования при поверхностном раке мочевого пузыря. Это заболевание часто осложняется рецидивами. Притом, рецидивные опухоли и первичная опухоль генетически могут быть различны, то есть они не являются производными первичной опухоли. Можно это формально рассматривать как метахронные раки, но в основе лежат более сложные механизмы, относящиеся к теории «полей канцеризации». Такие же изменения прослеживаются и при раке желудка и толстой кишки. И если брать биопсию на расстоянии, скажем, 10 см от очага опухоли желудка или толстого кишечника, то и там находим метилирование, хотя и не обязательно всех тех генов, что в первичной опухоли. Поэтому возникает вопрос о действительной радикальности резекции желудка. На самом деле, молекулярные маркеры свидетельствуют о том, что злокачественная опухоль является системным заболеванием, по-крайней мере, данного конкретного органа, хотя, может быть, это относится только к эпителиальным опухолям. А ведь мы еще обнаруживаем молекулярно-генетические нарушения, правда не идентичные эпителиальным, в стромальном компоненте опухоли, что ставит вопрос о том, где возникла молекулярная патология сначала и каким образом она индуцирует злокачественный процесс в другом типе клеток. Но это отдельный разговор.
С кем из западных генетических лабораторий Вы сотрудничаете? Есть ли у Вас возможность посещать важнейшие мировые форумы по генетике?
Проф. Залетаев Д.В.: Мы имеем возможность ездить на зарубежные конференции и ездим туда довольно регулярно, как на генетические, так и на онкологические. Как таковых документально оформленных партнерских отношений с зарубежными коллегами у нас сейчас нет. Если Вы имеете в виду зарубежные биотехнологические или фармацевтические компании, то они относятся к нам, скорее, как к покупателям оборудования и расходных материалов. Хотя мы бы с удовольствием приняли участие в оптимизации протоколов таргетной терапии, где, как уже говорилось, велика роль молекулярно-генетического тестирования. Можно было бы повысить эффективность применения препаратов, если правильно формировать молекулярно-генетические критерии отбора пациентов на эти исследования. В общем, у нас всё ещё впереди.
Пожелаю Вам новых открытий и большего внимания со стороны российских онкологов.
Беседу вела Мещерякова Наталья