Наталия Иннокентьевна Переводчикова

Доктор медицинских наук,
лауреат Государственной премии,
профессор РОНЦ имени Н.Н. Блохина

– Уважаемая Наталия Иннокентьевна, человека определяет семья и семейные ценности. Какой была Ваша семья, Ваши родители?

– У меня были замечательные родители, врачи. Мой папа в 1913 году окончил медицинский факультет Императорского Томского университета и в Первую мировую ушёл на фронт военным врачом. Был эпизод, когда во время тяжёлых боёв из строя вышли все кадровые офицеры, и папа вынужден был заменить командира. За подвиги против неприятеля он был пожалован орденом Святого Владимира 4 степени с мечами и бантом, дающим право на потомственное дворянство. Но правом этим воспользоваться не успел. Мама тоже ушла на войну после окончания Харьковского Императорского университета. На фронте мои родители и поженились. В мирное время папа продолжал работать в госпиталях – Омском и Иркутском, Иркутском мединституте. В Иркутске я и родилась. Папа защитил диссертацию по кожным болезням, его большим увлечением была лепра, и получил звание профессора. Позже папу пригласили на заведование кафедрой кожных и венерических болезней в Астраханский медицинский институт, а мама заведовала кафедрой госпитальной терапии. Папа на базе Астраханского лепрозория организовал Институт по изучению лепры, был его директором и долгие годы научным руководителем.

– В шестидесятые в одной американской газете была опубликована заметка о том, что советский онколог Наталия Переводчикова посетила конференцию в окружении восьми молчаливых мужчин. Вы блестяще знаете и знали английский язык тогда, когда в почёте было только «советское», нетрадиционное изучение иностранных языков.

– Это была забавная история, когда я поехала на конференцию в качестве переводчика делегации гематологов, ни один из которых не знал английского языка. Знанием нескольких иностранных языков я обязана своим родителям. Они уделяли большое внимание воспитанию и очень хотели, чтобы дети, а у меня ещё есть брат, знали языки. Хотя в те годы это не было принято, и окружающие осуждали родителей за то, что они якобы «мучили» детей. Но я и сама всегда с удовольствием этим занималась, и никогда меня учёба не тяготила.

Честно говоря, я не могу вспомнить, когда меня стали учить немецкому языку, кажется, что я всегда его знала. Немецкому меня учила Бонна, немка по национальности, с детьми она разговаривала только по-немецки. Позже я стала учить английский и французский, но французским приходилось не очень часто пользоваться, поэтому у меня неотработанное произношение, читать я могу всё, но сама считаю, что французский у меня плохой. Мне было легко изучать языки, и профессионально мне это пригодилось. У меня была замечательная преподавательница, и я очень любила своих учителей. За эти знания я благодарна моим родителям.

– Мне кажется, что в детстве Вы были правильной и очень дисциплинированной девочкой, «круглой» отличницей с большими бантами.

– Бант действительно был, но только один. А училась я всегда очень хорошо, мне это было интересно. Так сложилось, что и учителя мне очень нравились. Маленькой мне очень хотелось учиться лучше всех в классе, я так и делала. Очень была старательной девочкой, отличницей, все годы моя фотография была на доске Почёта.

– Ваш папа занимался лепрой, был очень известным учёным. Было бы совершенно естественно пойти по стопам отца и стать если уж не лепрологом, то дерматовенерологом. Вы же занялись не очень по тому времени развитой онкологией. Как это получилось?

– В медицину я попала, в известной мере, случайно. В Астрахани было только три института: медицинский, педагогический и рыбной промышленности. Из всех возможных ВУЗов самым привлекательным для меня был медицинский, куда я и поступила. Когда же я закончила Астраханский медицинский институт, мама очень хотела, чтобы я пошла на какую-нибудь теоретическую кафедру, но я хотела быть только терапевтом. Так как я была сталинской стипендиаткой, то первая выбирала специальность при распределении, и меня приняли в клиническую ординатуру по терапии. После окончания ординатуры меня оставили работать ассистентом. (В то время аспирантура была только по фундаментальным теоретическим наукам.)

В онкологию я попала совершенно случайно, мне просто повезло. Я подготовила кандидатскую диссертацию по кардиологии, по электрокардиографии, и поехала на защиту в г. Горький (Нижний Новгород). В то время Астраханский мединститут не имел права на проведение диссертационной защиты. На учёном совете случайно оказался Н.Н. Блохин, он уже работал в Москве и был приглашён оппонентом на защиту докторской диссертации по хирургии. Ему понравилось, как я выступила. Мой шеф, профессор терапии Шестаков Сергей Вячеславович, собирался переезжать из Астрахани в Куйбышев, куда его пригласили заведовать кафедрой, и он рекомендовал меня Николаю Николаевичу как терапевта.

– Для химиотерапевта Ваши книги стали «букварём» в профессии, они и по сей день настольные у каждого онколога. При Вашем непосредственном участии рождалась советская, российская химиотерапия.

– Уверена, она родилась бы и без меня. Я пришла работать в Институт экспериментальной патологии и терапии рака не онкологом, а терапевтом. Клиника тогда была маленькая, я отвечала за всю подготовку больных к операции, даже наркоз давала. Просто так исторически сложилось, что в то время в центре как раз начинались исследования по химиотерапии. Совершенно естественно, что и я стала в них участвовать: обрабатывала материалы и как старший научный сотрудник отвечала за эту часть научной работы.

Мне очень повезло, что я попала именно к Николаю Николаевичу Блохину. Когда я пришла в институт знакомиться, проходила какая-то онкологическая конференция, я посидела на этой конференции и пришла в полное уныние, потому что мне все казались такими умными, такие учёные слова говорились, а я ничего из сказанного не понимала. Я и посетовала Николаю Николаевичу, что совершенно ничего в онкологии не знаю и не понимаю. Он долго смеялся и сказал, что у нас очень много тех, кто всё знает, вот давайте для разнообразия и поработайте с нами. Но мне очень нравилась терапия, а онкологом я быть и не думала, и Николай Николаевич разрешил мне раз в неделю ездить в терапевтическую клинику, чтобы я посещала обходы. Николай Николаевич пообещал, что если мне не понравится в онкологии, то он поможет мне перейти в терапию. И действительно, через несколько месяцев мне предложили должность в институте терапии, но я уже сама не хотела уходить от Николая Николаевича, потому что с ним было чрезвычайно интересно.

Н.Н. Блохин был человеком блестящих способностей, талантливый, очень порядочный и интересный. Но самое главное, он вокруг себя собирал людей талантливых и умел создавать такую обстановку, что всем было интересно. Мы не просто работали, у нас было постоянное ощущение рождающегося открытия, чего-то совершенно нового. С ним было очень интересно на обычных обходах и вместе смотреть больных. Большая удача, что я попала работать в институт. Вообще мне очень везло с руководителями. Когда было создано отделение химиотерапии, Николай Николаевич пригласил заведовать им профессора Астрахана В.И., который работал у Ларионова. Он в своё время начинал как хирург, но потом перешёл работать в экспериментальную лабораторию и был очень образованным специалистом.

– Николай Николаевич Блохин собрал в институт людей, ставших гордостью российской онкологии. Но он был хирургом, а они не очень жалуют химиотерапию, хоть и признают её успехи.

– Н.Н. Блохин был человеком широких взглядов на всё, в том числе и на медицину. Николай Николаевич был блестящим хирургом и клиницистом и уделял особое внимание развитию нового в онкологии, а химиотерапия и была тем новым. Химиотерапия тогда была совсем слабенькая – выраженная токсичность, очень мало препаратов, но он всемерно поддерживал это направление, в том числе и своим примером. Сам занимался химиотерапией в своей клинике, лично руководил первыми клиническими испытаниями новых препаратов, чем содействовал развитию химиотерапии в нашем институте. В других онкологических институтах приоритетами оставались хирургия и лучевая терапия, а лекарственной терапии практически не уделялось внимание. Николай Николаевич пригласил в институт из Ленинграда основоположника экспериментальной химиотерапии Ларионова Л.Ф., создававшего в своей лаборатории новые препараты. Эти препараты испытывались непосредственно в клинике, что очень много дало развитию советской химиотерапии. А клиника в то время была очень небольшая, там были и больные, получавшие хирургическое лечение, и химиотерапевтические пациенты.

Это была эпоха, когда постоянно нужно было доказывать, что химиотерапия – это наука. Николай Николаевич первый сделал доклад на сессии Академии медицинских наук, рассказал о первых исследованиях в химиотерапии и демонстрировал фотографии пролеченных больных. Он не старался всё взять «под себя», подмять; как прекрасный организатор, он помогал нам развиваться. Это было неоценимо для развития всего направления.

– Вы приняли отделение химиотерапии от профессора Астрахана в непростые шестидесятые, с 1969 года Вы – руководитель первого отделения химиотерапии в СССР. Работа отнимала всё время и силы, или же оставалось ещё и на «участие в жизни общества»?

– Честно говоря, меня увлекала работа, она была очень интересная.

– Чего не достаёт в облике современного химиотерапевта? Чем сегодняшние отличаются от первого поколения?

– Отличаются только в лучшую сторону. В последние годы синтезировано большое количество новых средств с совершенно отличным механизмом действия. Другое понимание процессов, происходящих в опухоли. Появился новый класс таргетных препаратов, создание которого стало возможным только благодаря достижениям экспериментальной онкологии, молекулярной биологии. Химиотерапия очень быстро развивается, в настоящее время это самый динамичный раздел онкологии. Совсем другие возможности у лекарственной терапии, и в портфеле врача более ста препаратов, которые ещё и можно по-разному комбинировать. Очень много информации для врачей и пациентов, доступна современная литература, интернет. И это помогает работать на качественно другом уровне.

– А хобби и пристрастия у Вас есть?

– Всепоглощающего хобби нет. Я очень люблю комнатные растения, в квартире есть эркер, где много света, и там стоит множество разных цветов. У меня всё растёт очень хорошо, хоть никаких волшебных действий я с ними не произвожу, просто ухаживаю за цветами «по науке», за каждым видом по-своему, строго как написано в книжке. А вот огород, дача меня не особенно увлекают. Люблю читать мемуарную литературу. Люблю ходить по магазинам, очень люблю.

– Вы чрезвычайно строго относитесь к себе и очень доброжелательны к другим. Общепризнано, что Вы – одна из красивейших женщин в онкологии, стопроцентных женщин. Расскажите про «чисто женские штучки», Ваши любимые марки парфюма, одежды.

– Я не могу сказать, что предпочитаю одежду каких-то определённых дизайнеров и только её и ношу. Мне нравятся действительно красивые, стильные вещи. Как любой женщине, мне интересно смотреть на многие дизайнерские изыски, но нереально одеваться в Шанель или Диор. Эти вещи, прежде всего, недоступны по цене и неприменимы лично ко мне; эта одежда не соответствует моему внутреннему содержанию. Мне нравится и я с удовольствием ношу одежду от Марины Ринальди и МаксМара. К парфюму отношусь прохладно, мало какие запахи нравятся, пользуюсь очень умеренно, но очень не люблю злоупотребления духами.

– Есть ли у Вас личный секрет женской привлекательности?

Секрет в том, что секрета нет. Просто так получается.

Беседу вела Мещерякова Наталья